
Неужели расстояние между жизнью и смертью столь невелико?
Русский ответил бы, что его и вовсе нет, особенно - новый человек большевистской формации.
Общеизвестно, что его душа, созидающаяся на фоне безмолвия степи, однообразия её небес, густого сумрака её ночей, всегда тяготела к фатализму.
Русский говорит так: "Та серая мгла, что вздымается в десяти шагах от моей избы, - цвет земли или цвет неба?"
Неизвестно. Небо и земля перемешиваются, день и ночь, долгими зимами, неотличимы; жизнь и смерть уподобляются друг другу.
И вот это устрашающее содержание жизни русская душа чувствует постоянно и везде - и в искусстве и в философии; когда она смеется и когда отдыхает. И отсюда-то и берет начало та нота печали, которая образует привычный фон русской драмы.
Кроме того, в этих людях, которых мы встречаем на здешних дорогах, ощущается мощное воздействие большевистского воспитания. Тяжелый и превратный рок, который (согласно ложной русской религиозности) каждое мгновение противостоит человеческой воле, падает на них как последняя тень мнимой трансцендентности.
Большевизм внес ясность: поскольку трансцендентное - химера, все безжалостно имманентно, и более того, все есть игра материи и движения молекул. Души нет, Бога нет, духа нет; ничего нет в человеке, кроме животной природы. Тогда что же такое жизнь? И что такое смерть?
К тому же в наше время, когда в жизни так много отупляющего, так много позывов крови, кошачьих инстинктов, разве не бесконечно прекраснее смерть, в которой так много безмолвия и сумрака, столь привлекательного своей неподвижностью?
Именно так рассуждает человек, умирающий в моем лазарете: о крестной знамении он не имеет представления, учтивого обращения не понимает.
И в какой-то миг (перед самой кончиной), увидев, как плачет от жалости мой ординарец у его изголовья, он будто наполняется священным ужасом, прикоснувшись - но слишком поздно! - к миру, который он едва разглядел и сразу же потерял.
- Что, что? Говорите!
Но он уже ничего не слышит.
Комментарии
Отправить комментарий