Прошло больше трех лет, прежде чем я снова решила открыть этот блог и публиковать то, что мне интересно и что меня волнует в данном отрезке моей жизни.
И хочу я его начать с цитат из рассказа Левона Месропа (Месропяна, 1880-1960) "Две невесты", опубликованного в сборнике "Комочек нежного сердца" в 1973 году в издательстве "Айастан".
"Охотник не волен распоряжаться собой. Им движет страсть.
Однако в этот раз воистину удивительная история помогла мне забыть разом и прежние неудачи и последний зарок...
Как-то прошел слух, что в пустыне крестьяне поймал дикого осла и что его можно увидеть в караван-сарае.
Все знают, что эти животные водятся лишь в недоступной глубине Лот Кавира. Животное из легенд, в наших местах невиданное. Зверь, не знающий человека и опасный даже на воле, пойман и очутился теперь в стенах караван-сарая. Естественно, мы поспешили увидеть диковинку.
Мы перебрались через горы и к концу четвертого дня оказались у границ Лот Кавира.
И остановились передохнуть в деревне возле самой пустыни. На другое утро началась охота.
Во все глаза смотрели мы в сторону Лот Кавира - он был перед нами. Бескрайнее, плоское пространство лежало накрытое белым саваном проступившей на поверхность соли.
Холмы, у подошв которых мы прятались, выставили напоказ перемежающиеся слои окаменелых ракушек и гравия. Мы оказались на берегу моря. Перед нами его песчаное дно. Наверху, в вышине - голубая стихия небес. Недостает лишь одной воды...
И все же перед нами море.
Вместо воды оно наполнено сухим песком. Не всплескивают синие волны, но волниста и вздыблена поверхность. Хоть и недвижима она теперь, зато как переменчива, как готова всегда к игре. Да, это пустыня - море, которое может волноваться от самого лёгкого ветра... Шум синих волн прекратился сотни тысячелетий назад.
Ну что за беда - переночевать в пустыне, когда в запасе довольно еды и есть бутылка вина и фляжка виски... А над головами стало безлунное и поразительно звёздное небо. Дело было зимой, но воздух над пустыней Лот Кавира был так же мягок, как воздух гор в тихую осеннюю ночь.
Наш проводник упорствовал и твердил свое. Он указывал куда-то на запад, где на едва освещённом небе звёзды были подернуты слабой пеленой облаков.
Неужели наш проводник боится ветра или дождя? Ну какой дождь из этих жалких тучек! Чудак явно недооценивал нас - охотников, не раз спавших в снегу и под дождем.
Мы все шутили, а он между тем упорно настаивал на своем, пока не уговорил нас заночевать в первой деревне.
Мне доводилось неделями бродить по "побережью", но тут я "в море". С "берега" пустыня виднелась одноликим, скучным пространством, похожим на ту часть междуречья, где пески лежат по обе стороны дороги от горизонта до горизонта. И сколько бы ты ни шагал - они с утра до ночи неизменны, а в знойном воздухе висят зыбкие миражи с видами голубых озёр, пальм и караванов.
Теперь же с этой крыши я с удивлением рассматривал село, окружённое со всех сторон песками Лот Кавира. Нет, это не пустыня, это какой-то ад. Мы, как сказочные охотники, гнались за зверем и, увлекшись, не заметили даже того, как соскочили с Земли и оказались на иной планете...
Даже миражей не было здесь. Ни одного привычного глазу цвета, ни одной привычной линии на всей бескрайней, безбрежной поверхности. Даже восходящее солнце оказалось незнакомым, странным и очень печальным, оно начертало удлиненные геометрические линии теней, образовало ломанные, угловатые обводы яс на песке, раскрасило странными красками все выпуклости и бугорки, изобразив нечто похожее на кратеры маленьких вулканов, - вот какой оказалась наутро эта измученная, обезображенная и перетасованная земля.
Когда я спустился с крыши, мне и моим приятелям сообщили о предстоящей свадьбе, на которую пригласили и нас.
Я уже видел невесту: крестьянка с загорелым лицом, на обнаженных руках серебряные кольца, ноги спрятаны в пестрых шароварах, коротенькая кофточка...
Мы решили остаться и поглядеть на церемонию.
Однако наш проводник был мрачен. Его задумчивая физиономия выражала неодобрение. Он все убеждал нас убраться из Кавира подобру-поздорову, не задерживаясь.
Почему? Непонятный страх перед дождем... Мы снова стали потешаться над ним.
Жених должен был приехать из другого села, его ждали с нетерпением.
После полудня, снова забравшись на крышу, мы стали разглядывать оживленную деревню. Я бывал на сельских свадьбах. Эта походила на прочие. Веселая пестрота ярких красок вдруг, словно по волшебству, рушит серое строение из беды и скудости, преображая персидскую деревню. Там и сям заводят песню, негромко смеются, даже шумят, но все это, однако, с оглядкой, с опаской, со сдержанно-заботливой тревогой как бы не сглазить мгновением счастья реальных будней безнадежной и тусклой жизни персидского крестьянина.
И тут и там, в селениях, лежащих в глубине пустыни, началом жизни, истоком ее является верблюд. И только после него приобретает некоторое значение и человек, который живёт верблюдом, зависит от него так, что иначе бы и не жил, подобно тому как другие крестьяне живут землёй.
Рядом с толпой, ожидающей начала празднества, стояла молоденькая верблюдица. Она, как и все здесь, тоже была разряжена и разукрашена. Её лоб охватывала лента, богато расшитая бусинками и мелкими осколками зеркала, на груди был приведен блестящий, начищенный колокольчик, на горбу красовалась яркая, сочных красок кошма, а перед мордой прекрасной верблюдицы щедрыми руками были рассыпаны колючки.
Деревня отдавала соседней двух невест разом. Дочь нашего хозяина была одной из них, другой же была эта наряженная верблюдица. И жених должен был в этот день привезти с собою жениха-верблюда.
Вдруг женщины, расположившиеся на соседних крышах, известили о том, что вдалеке показался караван жениха.
Обманчивость расстояния. которую я не раз испытывал на себе в других местах, здесь, в Лот Кавире, оказалась наиболее коварной. Караван, чудилось мне, с минуты на минуту должен был вступить в деревню, а жители ожидали его только через час...
И вдруг сразу, в одно мгновение, замерли звуки торжества и веселья, умолкли барабаны, стихли голоса.
Эта внезапная тишина длилась всего лишь миг. Затем непонятное оцепенение прошло, двор и дом опустели. Замелькали удаляющиеся спины гостей. Началась паника.
Я оглянулся, желая понять, в чем дело, но ничего не обнаружил. Я ничего толком не понял и тогда, когда наш проводник, удрученный, как и все, подошел сказать, что скоро пойдет дождь.
В самом деле, в небе висел какой-то лоскуток серого облачка, бог весть когда и откуда прилетевший сюда по воле ветра и остановившийся теперь над нашими головами... Некрупная капля, другая, третья, упали на мою протянутую ладонь.
Я не знал, что в мире, лишенном воды, пересохшем до последней песчинки, и казалось бы, жаждущем влаги, дождь - это несчастье, страшное бедствие...
Бывает он один-два раза в году и... залепляет, заваливает единственный в деревне колодец густой соленой грязью так, что несколько дней потом людям нечего пить.
Нет, я не знал, что дожди могут быть такими страшными и губительными, как этот... Никогда не думал.
Даже от тощего, пылевидного дождика поверхность Кавира размокает, превращаясь в скользкую и вязкую массу. Останавливается человек; не может двигаться животное - оба остаются там, где застигает их дождь. И до той поры, пока он не пройдет, более того - пока не просохнет пустыня, никто не ступит шагу в Кавире.
Верблюду не переступить даже стоя на одном месте, - скользят и разъезжаются ноги, а если повредится хрупкое колено, то он умрет там, где упал...
Деревня, еще недавно готовая к празднеству, теперь совершенно затихла. С невесты-верблюдицы сняли убранства, отвели её под навес недалеко от нашего дома. Свадебный караван замер и окаменел вдали, постепенно утрачивая четкость своих очертаний.
Дождь шел всю ночь - мелкий, беззвучный, страшный. К утру он прекратился, туман понемногу стал рассеиваться. Стал виден и свадебный поезд, он оставался на прежнем месте, словно корабль на мели, грустный и одинокий. В бинокль мы разглядели человека и верблюда, они приникли один к другому и ждали, обратив взоры в нашу сторону.
Им нужно оставаться на месте, пока не просохнет Кавир, белый саван которого затвердеет только через двое суток; лишь тогда можно будет идти по нему. Но сначала должен прекратиться дождь, и тогда только через три дня...
К вечеру дождь пошел снова, на этот раз он был сильнее...
Мало-помалу в деревне возобновилась жизнь. Лишь на три дня хватило у старосты свадебных припасов; вскоре все было съеденною. Поговаривали между тем, что во всей деревне муки имеется не более чем на одну неделю.
А перед деревней разыгрывалась безмолвная трагедия.
С самого рассвета и до сумерек в пустыне перед нами неподвижно и безмолвно, утопая в черной жидкой грязи, стоял караван жениха... К ночи его отгораживал от нас мрак, а поутру караван снова возникал на прежнем месте, влипший в клейкую землю, голодный и без капли воды.
Смерть, казалось, вышла из самых недр Кавира и встала у изголовья умирающего каравана, застыла кровожадным пауком, который неусыпно наблюдает за мухой, попавшей в паутину, и ждет её последних сумерек.
Лот Кавир и был такой паутиной, растянутой по всей поверхности песков. Свадебные гости и сам жених, подобно мухам, были опутаны по рукам и ногам и, отделенные от свободы всего четвертью километра, были обречены на медленную смерть...
Мы с приятелем решили спасти несчастных. И вот когда - в который уже раз - на несколько часов прекратился дождь, мы предприняли отчаянную попытку пройти по песку, опираясь на длинные палки вроде ходуль.
Проваливаясь на каждом шагу по колено в грязь, мы ушли очень недалеко.
Первые метры на удалось преодолеть сравнительно легко, но затем мы пошли по тонкому слою песка, и тут один из нас поскользнулся и упал в жижу...
Все было тщетно. И осуждённых на смерть пришлось оставить на произвол судьбы. Этого требовал закон Кавира. Человек в этой юдоли смерти - гость незваный, непрошеный, а все его жалкие попытки уцепиться за жизнь как за соломинку, до смешного беспомощны и ничтожны!
Но была еще и внутренняя, скрытая от нас трагедия, которая происходила в душах людей этого села. Поначалу я был поражен их едва ли не безразличием к тому, что случилось. Но потом я понял: бедствие, нагрянувшее с дождем, заставило каждого из них вспомнить о себе. Инстинкт самосохранения, может быть, самое развитое чувство у людей Кавира.
А свадебный караван погибал у всех на виду и совсем неподалеку, всего в четверти километра от нас…
Впрочем, для жителей нашего дома караван был уже давно мертв. Староста пояснил мне, что человек в Кавире может терпеть жажду не более пяти дней.
Значит, смерть уже забрала и унесла с собою свою добычу – весь свадебный поезд целиком. Его уже нет, хоть он и был еще жив.
В этом жутком фантастическом аду, посреди самой скудости, где расти дано одним лишь колючкам, откуда же взяться любви, на чем укрепиться даже простому сочувствию, если нет, никогда не было и никогда не будет здесь того воздуха, которым дышит и живет надежда?
Проползла неделя, и восемь, и девять, и десять дней…
Деревня перестала интересоваться караваном.
Однажды под вечер на крышу поднялась дочь старосты. На её руках еще были видны следы свадебной хны. Я подумал: что же чувствует сейчас эта девушка к тому несчастливцу, который был бы уже ее мужем, не разразись злополучный дождь?
Я заговорил с ней и показал рукой туда… Она поглядела в даль, но ничего не ответила.
Как всегда, недоумение моё рассеял староста. В дому уже выбрали нового жениха. Молодых мужчин было много. Такова воля Аллаха…
Менялся на глазах у нас вид каравана. В бинокль виднелась окаменевшая масса, съежившаяся и влипшая в грязь.
За деревней, в грязевом месиве, мы увидели верблюдицу-невесту, припавшую на колени. Ночью она бежала со двора, хотела уйти в пустыню, но ей не повезло – разъехались ноги, и, упав в грязь, она не смогла подняться.
Верблюдица сломала себе ногу выше колена. Мы молчали.
Но глядя на лица людей вокруг, легко было догадаться, что встреча с бедой им привычна.
Вчера погиб большой караван. Сегодня – невеста-верблюдица. Завтра можно ждать гибели любого из них – ибо такова судьба живого существа в этом краю.
Кто-то из нас не вытерпел и, первым выбравшись из толпы склонился над верблюдицей. Упав, она подмяла под себя сломанную ногу, другая, протянутая вперед, тонула в грязи.
Мы попросили принести нам тряпок и досок, чтобы перевязать рану и сделать лубок.
«Вам нужны тряпки и доски… Зачем, - молча вопили и недоумевали вытаращенные глаза и разинутые рты людей Кавира, - ведь если верблюд упал, то стало быть ему уже не подняться… Ну так зачем все это, к чему? Есть ли смысл в малых и слабых ухищрениях человеческого ума и знаний против дикой силы песков и незыблемых, как твердыни гор, законов Кавира?»
Рана ее была огромна и страшна, крови ушло много, но верблюдица-невеста не желала умирать и надеялась. Её черные, огромные, глубокие глаза были прекрасны.
Нам удалось перевязать рану, удалось поправить и другую ногу, которая не была сломана. Мы подсунули под живот верблюдицы доски, протянули веревку, и вот искалеченное животное стоит на ногах…
Но едва мы подняли верблюдицу и поставили на ноги мордой к деревне, как она стала вырываться, а затем упрямо повернула назад и сделала первый шаг в пустыню. Второй ее шаг стал последним – вся тяжесть ее тела пришлась на поврежденную ногу. Верблюдица качнулась и тихо, безнадежно устало легла на землю, уткнув морду в грязь.
Мы подняли голову верблюдицы из грязи, гладили шею и лоб, чтобы угомонить волнение, унять колотившую ее дрожь…
Верблюдица упорно глядела туда – вдаль, в глубину размокших липких и вязких песков, где серел невысокий холмик, глядела га погибший караван…
Взгляд верблюдицы был куда красноречивее, яснее и трепетнее, чем любые слова.
В глазах верблюдицы-невесты светились и скорбь, и тоска, и неслыханное отчаяние, выражение почти человеческое. Она глядела туда, и страстный предсмертный стон вырывался из ее горла.
Умирающая невеста плакала…
Люди Кавира – жители этой деревни, а вместе с ними и дочь старости – все толпились в сторонке, глядя внимательно и бездумно на умирающее животное. Стояли и глядели, а наглядевшись расходились по одному – молчаливые, спокойные, покорные…
Но кто бы мог подумать, кто бы мог представить себе, что в деревне страшного Кавира, где пустыня выжигает и омертвляет самый прекрасный и драгоценный дар природы – любовь, можно наткнуться на живое сердце! Пусть даже это сердце верблюда, что из того?
Комментарии
Отправить комментарий